Мой очерк, названный так, был опубликован в нашем журнале в далеком 1973 году, а знакомство с героем материала началось еще раньше – в 1971-м, 40 лет назад! Уже два поколения появилось в стране с тех пор. Да и страна-то другая: мы с ним теперь граждане разных государств. А если его уже нет, то дети его теперь – иностранцы…
И, решив сделать нечто вроде ремейка прежнего очерка, я отыскала в своем домашнем архиве переписку с Куанышем Досановым, выписки из военных газет, то есть все то, что послужило основой материала. А главное – его тетрадь, где он писал всю правду про войну, которую прошел от первого дня до рейхстага.
Я и тогда поверила ему, потому что война – это мое детство: голод, холод, бомбежки и, что еще страшней – потеря родных людей.
Ну, а в журнале, в нашей редакции, бывший фронтовик Борис Туровецкий, посмотрев мои записи, сказал: “Про Западную Украину не будем, и вместо этого написал, что герой мой отвоевал Финскую… У каждого времени – свои сложности.
Очерк был готов в 1972 году, а вышел в 1973-м… Так получилось.
А теперь о нем, о старшем сержанте Куаныше Досанове.
Осенью семьдесят первого в Геленджике, в нашем санатории “Дружба”, где отдыхали и лечились глухие со всей огромной страны, повстречался мне в очереди на процедуру невысокий смуглый человек в полувоенном френче, с двумя медалями на груди: “За отвагу” и “За взятие Берлина”. Последняя была совсем новенькая, а с победного мая уже миновало 26 лет. Мы разговорилсь, насколько это возможно. Жестов он не знал, по губам не понимал, а русский язык у него был с очень сильным казахским акцентом, зато почерк – великолепный, он в юности учителем был, преподавал казахский в начальной школе, в своем поселке Маштексай Уральской области, отсюда в 26 лет был призван в армию. Он 1913-го года, в армию ушел в 1939-м, на срочную службу, да срок вот растянулся на всю войну и госпиталь потом…
Воинская часть, в которую попал Куаныш, дислоцировалась на Западной Украине, только что вошедшей в состав СССР. Восторгов населения там по этому поводу не было, советская власть не всем была по душе… Досанову, как замполиту роты, поручали обучать молодых солдат, призванных из местного населения. Он этим солдатам, то есть красноармейцам, не нравился, как только началась война, они пропали, оказалось, они сразу же перешли на сторону противника, и… стали полицаями.
С первого дня Великой Отечественной часть Досанова воевала вместе с пограничниками и отступала, неся потери. Ровно, Луцк, Владимир, Волынский… Под Луцком погибло много товарищей, а сам Куаныш был ранен. Позже, вместе с санчастью, он оказался в окружении. И опять они попали на Западную Украину, где повстречались ему бывшие его солдаты, уже с желтыми повязками на руках – полицаи немецкие теперь. Они кричали: “Незваные гости, зачем вы приехали на Украину?” Куанышу, с его среднеазиатской внешностью, было особенно тяжело. Местные жители помочь боялись: за укрывательство красноармейцев – расстрел…
Одна семья все-таки приютила Куаныша, но за него всех расстреляли, а он попал в гестапо. “Продал” его бывший боец Юрчук, подчинявшийся ему в предвоенном 40-м году. Юрчук написал в немецкую комендатуру, что Куаныш работал политруком, что он – азиатский еврей, а не казах. И там, в гестапо, в 42-й год, Куаныш погибал ежедневно… Но остался в живых, всем смертям назло… Только в 1943-м удалось бежать. Осенью сорок третьего он попал в воинскую часть 4-го Украинского фронта, получил ранение в бою и оказался в госпитале в Виннице.
А как он в СМЕРШ не попал? И в Сибирь в плен не сослали? Так наверное Бог (или Аллах) его хранил, и плохое знание русского тоже оказалось на пользу… Тогда, в семьдесят первом, мы с ним решили, что я об этом писать не буду, все равно не напечатают, а напечатают – загремит за плен в лагеря… Может, поэтому медаль “За отвагу” он получил только в 1961-м?
“После госпиталя я воевал в составе 79-го стрелкового корпуса 8-й армии, I-го Белорусского фронта. Командарм у нас был маршал Чуйков, а командир нашего 220 стрелкового полка – полковник Мусатов. В марте 45-го полк участвовал в освобождении Познани, а потом брал Зееловские высоты. В апреле мы вошли в Берлин! А до Берлина, в парке Тиргартен, был укрепленный район, там каждый метр был опутан колючей проволокой. При взятии Зеелова я трофейными фауст-патронами подорвал два немецких танка.
Наши войска переправились через Одер, Нейсе, Шпрее… Дух наш был очень высок, мы ничего не боялись! Политработники разъясняли нам решение Военного совета фронта: каждый солдат и офицер должен приготовить и иметь при себе флаг для водружения над рейхстагом. Не ожидая приказа командования, кто первый вступит, тот пусть и водружает знамя”.
“А как же Егоров и Кантария?” – наивно спросила я. Куаныш пожал плечами.
В ту весну все реки в Германии из-за обильного зимнего снега вскрылись и разлились. Паводок был очень сильный, это создало немцам благоприятные условия, а нашим войскам – большие трудности. А в Берлине было 300 – 400 подземных укреплений и все залиты водой. К 25 апреля штурмовым отрядам Советской армии удалось взять аэродром Темпельгоф. Там, по рассказам пленных немцев, стояли приготовленные к вылету самолеты для Гитлера и начальника немецкого генштаба генерала Кребса. Эти самолеты были захвачены, а мы прорвались подземным ходом, через водопроводную трубу. Фашисты яростно сопротивлялись, не сдавались в плен. Дошло до рукопашной. Я сам гранатами и автоматом уничтожил 19 фашистов, в том числе трех офицеров. Это уже было недалеко от Бранденбургских ворот. Местные жители стали сдаваться в плен. Женщины, дети, старики с белыми флагами переходили на нашу сторону. Но с ними вместе к нам попали и шпионы. Они сразу прерывали связь, сделали много вреда, мы потеряли своих командиров и не могли связаться с теми, кто остался в живых. В эфире было очень тесно: взрывы, автоматные очереди, плач, крик. Войска смешались, было много неразберихи. Метро было затоплено водой. Мы продвигались самостоятельно, не имея команд. И использовали только трофейное оружие. Берлин горел. Невозможно было дышать от запаха сгорающих трупов.
Пить хотелось, воды не было. Сколько мы потеряли товарищей, не сосчитать. По каким берлинским улицам мы продвигались, я не помню. На топографической карте рейхстаг был обозначен: панцер 29. А перед нами была площадь Кингсплац – от рейхстага 250 м. За площадью, перед мостом, была баррикада и в ней дверь. Утром мы штурмом взяли эту баррикаду. Мост был взорван, а через канал с крутыми берегами мы перебирались по сваям из железных рельсов. Здесь, в канале, я видел: две лошади утонули – вороная и гнедая, со звездочкой во лбу. Вороная еще жива была, положила на меня голову. И чуть не свалила меня с рельса.
А по нам палили с обеих сторон канала… И когда мы добрались к стене рейхстага, увидели: все окна замурованы, заложены кирпичом. Мы сначала отступили, а потом заняли оборону. Я лежа видел, как из новой легковушки вышел немецкий генерал. Под вечер, 30 апреля, штурм рейхстага был повторно. Подошло пополнение, я встретил там младшего сержанта Пятницкого и ребят из роты Сьянова, других не помню. И еще казах – лейтенант Кошкарбаев. Командир был Неустроев, но какой он части, я не помню. Мы продолжали бой в самом рейхстаге, а тов. Пятницкий, он меня поднял, чтобы я повесил знамя, то есть флаги наши – мой и его. Я свой успел повесить, а дальше ничего не помню. Я теперь вспоминаю, что флаг у меня не красный был, а почти черно-коричневый. Он же под одеждой был, а мы все насквозь промокли, грязная вода в подземельях и в метро, на канале. Кто-то потом видел, что висел немецкий белый флаг, а рядом с ним – черный. Вот это был мой… А сам я в этот момент уже упал. Пока вешал флаг, раздался взрыв, я потерял сознание. И очнулся уже в госпитале, в августе. Надо мной табличка – красноармеец. Ни звания, ни фамилии. А когда память медленно стала возвращаться, я с трудом сказал, кто я и адрес мой вспомнил, чтоб родным сообщили. Но я уже не слышал ничего. Я совсем оглох от того взрыва в рейхстаге. И слух не вернулся.
Там, в госпитале, сказали, что я был представлен к высокой правительственной награде, но я ничего не получил…
Медаль “За отвагу” Куаныш Досанов получил в 1961 г., а “За взятие Берлина” – в 1971-м.
А в тот вечер, 30 мая 1945 г, когда Куаныш вешал флаг на стену рейхстага, в Москве впервые за всю войну зажглись на улицах фонари. И лился свет из окон – отменили затемнение!
“В соответствии с решением Правительства СССР с 30 мая с.г. в Москве отменяется затемнение и разрешается нормальное освещение улиц, жилых домов и других зданий” (из газеты “Красная звезда” 29 апреля 1945 года).
Переписка с Куанышем продолжалась больше года. В 1973 г., в мае, я отправила ему 5-й номер “ВЕС” с материалом о нем.
“Уважаемая Алла! За Вашего уважения спасибо. Я журнал получил. Был рад. Этот журнал для меня будет вечно память Отечественной войны и от Вас. Благодарю, желаю Вам здоровья, счастье и долгих лет, еще раз скажу спасибо… С уважением, приветом, Досанов Куаныш” 29.V.1973 г. (орфография подлинника).
В архив Министерства обороны я написала, как он просил. Ордена он получил позже… Потом вариант этой статьи был опубликован в газете “Уральская правда”, а еще через год эту статью перевели на казахский и опубликовали в газете “Орал Онири” (“Уральская правда” по-казахски).
20 лет назад изменилась страна. Жив ли сейчас Куаныш? Он был с 1913 года… Теперь мы с ним – в разных государствах… А внуки его, правнуки, может быть, и по-русски не говорят…
Это была общая, одна на всех, Победа. Как тяжело она досталась!
“Страшная война. Тяжка моя усталость.
За каждый шаг заплачено сполна.
Недешево Победа нам досталась.
Ты и не знаешь, как сладка она…”
– писал Павел Антокольский.
Давно нет войны. Той, Великой Отечественной. Но и мира тоже нет. Все так неустойчиво и трудно. Люди жестоки и из сердец ушла доброта. Почему? Испытание мирной жизнью не выдержали?..
Алла СЛАВИНА
Опубликовано в ВЕС №5-2011